Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

и спросил, улучшает ли она вкус. Нет, сказали ему, но вещи, принадлежащие благородным должны отличаться, а труд на благо высших полезен тем, чье отведенное Богом место — место земляного червя.

Реляция, тщательно воспроизводившая речи гостей, вплоть до акцента, лежала с правой стороны стола и солнечный луч, отразившийся от яблочного бока, слегка окрашивал воск в желтый и розовый. Возможно, впрочем, это происходило только в воображении архиепископа.

Гости с севера в доме архиепископа, гости с юга. И сам архиепископ Тулузский, гостеприимный хозяин, царит над ними, как подобает его сану и положению. Яблоки из его собственных садов, мед с его собственных пасек, вино с его виноградников… обширны его владения, щедра его земля. Гости с севера и гости с юга равно выражают восхищение, и не из вежливости. Нет у них ни таких яблок, ни такого вина — богатого, густого и яркого, как кровь, играющего всеми оттенками вкуса. Северные белые вина сладки и нежны, южные сухи и терпки.

И северные, и южные гости признают, что владения архиепископа Тулузского богаты, власть велика, а вера и слава крепки и непоколебимы. Кому, как не ему, возглавить поход в защиту веры? Да не простую войну, которую ведет алчная знать, прикрывая интересами веры тягу к грабежу и обогащению, а войну истинную, благородную и священную?

Жаркое солнце стоит над Тулузой, но жарче солнечного огня пламя веры в крови архиепископа, велико и чисто, как небо над Тулузой дерзновение его перед Господом. Слава Иисуса Навина, сподвижника Моисея, пророка и воина Божия, желанна архиепископу — а также и ромский престол, и тяготы петрова наместничества; а для того нужен ему славный поход во имя восстановления веры на землях франконских.

Поскольку овцы господни на этих землях покрылись паршой ереси и изгнали пастушеских собак, а теперь в безумии, болезни и опьянении, вытаптывают господень вертоград у себя — и чают принести свой грех и в иные земли.

Благородные люди франконской земли — те самые пастушеские собаки, кому удалось уцелеть — и посланники короны толедской, не чая уже, найти опору делу веры и справедливости в Орлеане, предают свое дело церкви и приникают к ее стопам, умоляя найти в себе силы и подвигнуть аурелианскую корону к действию. Именем Господним… или иными средствами.

Все здесь правда. Об одном молчат просители. О том, от чего обезумели в одночасье господни овцы. От того, что собаки рвали, резали и терзали их хуже волков, не щадя ни матки, ни плода во чреве ее. Овцы поражены бешенством и несут заразу, но вряд ли на Страшном Суде их вину сочтут наибольшей… а соблазнившие малых сих теперь прибегают к нему и хотят с его помощью вернуть себе власть.

Что же делать пастырю?

Что делать пастырю, если Богом данный король, следуя королевской совести и разумению, отказывается ввергнуть страну в войну с безумцами и еретиками — и не видит, что в скором времени безумцы и еретики явятся к нему сами в силе своей и война пойдет уже не по его выбору и рассуждению?

Что делать пастырю, если на его глазах целые страны отпадают от истинной веры, а епископы Ромы и сам первосвященник погрязли в роскоши, разврате и светских дрязгах и дела им нет до разрушения Господнего тела — общины христиан? А между тем, ясные знаки видны на земле и небесах — снег и дожди в неурочное время, засухи под конец лета…

Что делать пастырю, если оружие, которое позволит двинуть войска на борьбу с пагубой — и может быть спасти церковь — дают тебе те, кто стал причиной пагубы и не раскаялся, но будет плодить ее вновь и вновь?

Архиепископ крутит в руке красное яблоко и думает, что желтый рисунок на нем будет смотреться очень красиво. И что если уж крестьяне под Рождество развешивают по домам гирлянды из яблок, то уместно будет украсить плоды подобающими изображениями, той же хвостатой вифлеемской звездой. Тут только подсказать разок, дальше они сами додумаются, только перенимать успевай. Тем более, что такое украшение не потребует денег и принесет много радости, особенно детям. Наверняка будут спорить, кому с каким рисунком достанется… А уж две-три яблоньки за домом растут даже у самых бедных бедняков, даже у тех, кто работает на чужих полях.

Вот так, решает он. Вот так. Господь на то и Господь, чтобы мы, его воинство, берегли все доброе, отбрасывая худое, и употребляли всякую вещь согласно истинному ее предназначению. Предназначение плодов земных — питать тело и радовать душу. Предназначение властей земных — пасти Господне стадо. Благородные люди Франконии и люди Толедо получат явный и ясный ответ — «да». И будут употреблены согласно их природе.

Яркая, свежая кожица яблока. Морщинистая, тусклая кожа руки. Но яблоку времени — до вечера, а человек, если будет на то Господня воля, проживет достаточно долго, чтобы сделать свою работу. Теми орудиями, что послал ему Господь.

Теперь: Людовик Аурелианский, восьмой король этого имени

В покоях без окон душный полумрак, запах горящего воска и лекарских снадобий, крови и громче всего — беды и болезни. За тяжелыми дверями суета и хлопоты, шепотки и сплетни, кого здесь только нет: и лучшие признанные врачи с консилиумами, и городские блаженные с молитвами. Наука христианская соседствует со знанием арабским и мудростью иудейской, звездочеты с гороскопами и гадатели всех мастей готовы бесплатно, в расчете на будущую благодарность установить причину болезни герцогини Корво. Осмысленно движутся в этой суете лишь «ласточки»-доминиканцы в своих черно-белых одеяниях, но и их деловитые перемещения — лишь привычная манера излучать уверенность и разумное спокойствие.

— Ваше Величество, — очень тихо гудит огромный монах с таким крупным вдавленным лицом, что его не получается вобрать взглядом, разъезжается, вот нос, вот скула, вот желвак на щеке… — Ваше Величество, это сложный случай. Само зложелание нам известно. Изначально оно было не очень сильным и ядовитым, но подействовало не так, как следовало.

— А как ему следовало? — в два приема выговаривает король. Страх за близких — очень сильное чувство. Стыд — еще более сильное… молния, предназначенная твоим жене и ребенку, ударила в сторону. Ты не можешь не радоваться — и не можешь не горевать. На гнев сейчас почти ничего не остается, гнев придет потом.

— Мы думаем, что оно должно было повредить ребенку, но госпожа герцогиня…

— Не в тягости? И?

— Может быть. А может быть, наоборот, была в тягости, но на раннем сроке. Ребенок умер и был исторгнут, но